Жил-был на свете Тошка. Он был совсем маленький и розовый. Да-да! Именно розовый, даром, что ёжик. Вы, может, не знаете или забыли, но новорожденные ежата совсем розовые, и иголки их не колются. Они беленькие и нежные. Такие вот младенчики нарождаются на свет совершенно не похожие на своих пап и мам. Это уж как водится. И у людей так частенько случается. Смотришь, родился человечек: вроде, и руки, и ноги, и голова на месте. А, однако же, ни папа и ни мама.

Ну, ни на кого не похож, и всё тут. А мама и папа у Тошки были самые что ни на есть обыкновенные: серые и колючие. Они очень любили своего сыночка, гладили и целовали его поминутно. Ежик-сыночек тоже любил своих родителей, но иногда они его очень уж кололи своими иголками, особенно когда прижимали его к себе сильнее обычного. Тогда он им говорил:

– Ах, как меня карябают ваши колючки! И зачем они вам? Не понимаю. Гляньте-ка на меня: у меня нет иголок. Вернее, они есть, но мяконькие, беленькие. Не то, что у вас.

Он потешно кривил свою мордочку и отстранялся от папы или мамы. В другой раз он топал капризно по полу и требовал:

— Срежьте иголки да срежьте!

И как заладит своё «Срежьте!» писклявым голосочком, хоть «Караул» кричи, уши затыкай и в лес беги. Никакого сладу с Тошкой не стало. Ёжики-родители только улыбались своему несмышлёнышу и терпеливо объясняли, что иголки у них для защиты от хищников. Но сыночек и слушать ничего не хотел.

— Фи! Придумали чего! – возмущался он и добавлял. – Нет никаких хищников. Сколько живу на свете, а хищников в глаза не видывал.

А от роду ему и было-то несколько дней с хвостиком. И вот однажды пищал он так, пищал, топал-топал, да так умаялся, что лёг передохнуть прямо на пол и заснул. Спит он себе и в ус не дует. Да и чего в него дуть-то, в самом деле? Не дудка же.

***

И снится ему сон. Видится ему, будто обиделся он на родителей, накричал на них, потребовал, чтобы они срезали иголки, а после взял да и ушёл из дома. Насовсем. Решил, что других родителей себе найдёт: получше, помягче и покрасивее. Бежит наш дружочек по лесу, на птичек любуется, песни поёт, солнышку то спинку, то пузик подставляет, сопит, как паровоз. В общем, живёт в своё удовольствие. А навстречу ему Зайчиха торопится по своим заячьим делам. Красивая зайчиха: ушки длинные, лапки длинные, шубка мягкая серо-дымчатая. Загляденье! Смотрит на неё ежонок и глаз отвести не может. «Это и будет моя мама, – думает. – Наверное, и папа такой же красавец!». Смотрит он, и с каждой секундой зайчиха становится для него всё роднее. И самым неожиданным образом он с нею заговорил:

– Вы кто? – спрашивает он.

– Я зайчиха. Мама зайчат, – она отвечает.

– Простите, дорогая заячья мама. Я совсем маленький. Возьмите меня к себе жить. Вы мне очень понравились.

Всё это он быстро-быстро пролепетал и улыбнулся. А улыбался он, как и все дети, так, что невозможно было ему отказать. Впрочем, зайчиха и не собиралась ему отказывать. Ей стало так жалко бесприютного найдёныша, так жалко, что слёзы навернулись на глаза бедной Зайки:

– Бедный ты, маленький! Ты, наверное, потерялся. Хочешь, я тебя отведу домой?
– Нет-нет, уважаемая заячья мама, – испугался ежонок, – я не пойду домой. Родители у меня хоть и добрые, но уж очень колючие и меня совсем не понимают. Мне такие не нужны. А вот вы совсем другая. Пу-у-ши-стень-ка-а-я! — Он погладил зайкину шубку и от удовольствия аж зажмурился. – Мне будет у вас очень хорошо!

Глаза доброй зайки так и полезли на лоб от удивления.

– Как не нужны родители?! – крикнула всегда спокойная Зайчиха и от неожиданности прикрыла рот лапкой: – А! Я поняла….. Ты…ты заболел!

Заячья мама стала хлопотать вокруг больного ребёнка, трогать ему лобик, дуть на него зачем-то. Действительно, зачем? Да и кто ж разберёт. От неожиданности знаете, сколько глупостей можно наделать! Потом только диву даёшься. Тошка посмотрел на неё и говорит серьёзно так:

– Не заболел я. И не дуйте на меня, пожалуйста, а то мне это очень странно.

Зайчиха немного поуспокоилась и сказала:

– Ёжик, мама и папа – самые родные, и роднее ты не найдёшь, сколько бы не искал. А я тебя взять не могу… И не хочу.

Разозлился Ёжик на зайчиху, из розового красным стал, как перезрелый помидор. Засопел, запыхтел, затопал. Прям, не ёжик, а конь неподкованный. И убежал. Бежит, обижается, птичек уже не слушает, сам не поёт, бухтит только:

– Родители серые, колючие… Зайчиха тоже серая, невзрачная… Посмотреть не на что… А туда же… Учить собралась… Учительница лопоухая…

Бежал он, бежал, да и врезался во что-то мягкое, большое да бурое. А как глаза-то поднял, так и ахнул. Вот так ахнул: «А-а-а-а-а-х-х-х!!!» Перед ним стояла Медведица. Мягкая, большая, как гора. Глаза добрые, даже светятся. Взяла она Тошку к себе в лапы, подняла и спрашивает:

— Ты чей, малыш? Куда спешишь?

Даже в стихах это у неё получилось. Во как! Нашему малышу это так понравилось, что он, не задумываясь, брякнул:

– К вам! А вы кто?

– Я Медведица, – улыбнулась Медведица.

– Вот к вам и спешу, дорогая медвежья мама!

– Ко мне? – удивилась она. – А зачем я тебе понадобилась? Тебя мама с папой послали ко мне?

– Нет у меня родителей, – вздохнул Ёжик.

Как услышала Медведица такую ужасную новость, села на землю тут же и запричитала, заголосила горько-горько. Сидит, плачет, не замечает, что цветочки лесные мнёт. Жуки-мураши из-под неё организованно пищат-выбираются. Еле спаслись. А она и не видит ничего и не слышит. Схватила себя за косматую голову, белугой ревёт на весь лес:

– О, горе мне, горе!… Бедный ежонок… Без папы… мамы остался… Померли они… Сыротой сыно-о-очка оставили-и-и-и!….

Как-то не по себе Тошке стало от такого рёва медвежачьего. Он и говорит:

– Да, успокойтесь вы, тётенька… Живые они, и никакой не сырота я.

Услышала, наконец, медведица его слова.

– А что ж тогда? – спрашивает. – Почему говоришь, что мамы и папы нет?

– А я ушёл от них, – пожимает он плечиками. – Они колючие. Вот теперь новых ищу. Хотел, чтобы зайчиха взяла, да она поучать меня вздумала. – Ну, посудите-ка сами, – продолжал он, – сама серая. А туда же!

Ежик возмущенно фыркнул и умолк.

– Ах ты, негодник! – затопала ногами Медведица. – Ох, какой дурной сын. Вот слопаю тебя сейчас!

И как начала топать и реветь пуще прежнего. Тут уж не только мураши, тут и сам Ежонок испугался и помчался что есть духу и куда глаза глядят. Ёлки, осинки, берёзки только мелькают перед глазами. Ничего не замечает бедняга, бежит сломя голову. Только свист в ушах стоит: «И-и-и-и-и!» Бежал он, бежал, да и свалился в нору глубокую. Благо, что не ушибся, на мягкое что-то упал. Лежит, глаза закрыты, отдышаться не может. Наконец, отдышался. Смотрит по сторонам: ничего так домик. Уютненький. Хотел было встать, да оказалось, что его кто-то крепко держит.

– Ну-ну, глупыш! – слышит он тихий голос. – Успокойся. И этот кто-то гладит его по голове. Ласково так гладит, приятно. Глядит Тошка, а рядом красавица-раскрасавица стоит. Представьте себе: лапки изящные, носик длинненький, шубка чудо как хороша – черно-бурая. А хвост!… всем хвостам хвост. С таким
хвостом сразу можно на выставку. Глазки янтарные, зубки беленькие, тоненькие. Хотя зубки Тошку не особо вдохновили. А от всего остального он прям-таки онемел. Рот раскрыл и сказать ничего не может. А чудо лесное распрекрасное ему и говорит нежным голосом:

– Что рот раскрыл, дурачок? Лисы никогда не видел? Нравлюсь я тебе? А он только кивает да качает головой, как китайский болванчик, и молчит.

Засмеялась она негромко, погладила его по голове.

– Ну, полюбуйся-полюбуйся. Ты тоже красивенький…, розовенький…, молочненький.., – она чуть было не лизнула его.

Вот набрал он воздуха побольше и выдохнул:

– Возьмите меня, красавица-лиса, к себе жить. Буду вам я верным сыном!

– Сыном? – удивилась Лиса. – У тебя родителей нет, что ли?

– Есть, – неохотно начал Ёжик, – да вы понимаете, какое дело…, – осторожничает он.

– Ну-ну, – подбодрила его рыжая красавица и поудобнее устроилась в кресле.

– Ушёл я от них. Новых себе ищу.

– Вот как. Какой ты… – многозначительно протянула она.

А какой именно, не сказала. Осмелел наш храбрец и продолжил:

– А родители у меня страсть, какие колючие. Колются – мочи нет. Тут любой убежит, – чуть не плачет он. – А потом я встретил Зайчиху, хотел, чтобы она взяла меня к себе.

При одном упоминании о Зайчихе Лиса аж подпрыгнула:

– И что? Не взяла она?

– Нет, – возмутился Ежонок. – Поучать стала. Нудная!

– Ах, ах! Какая она нехорошая! – причитала Лиса. – А ещё мать называется! Вот я бы тебя сразу взяла!

– А потом я встретил Медведицу, – продолжал Тоша. – Так она вовсе на меня нарычала. Аж жуть брала.

– А ты? – А что я? – он вдруг расхрабрился, подбоченился. – Я ей сказал: «Нечего тут, тетя, на меня рычать. На своих детей рычать будете».

– Ах, какой ты храбрый, Ах, какой ты смелый! – восхищалась Лиса и громко хлопала в ладоши.

– А вы и взаправду возьмёте меня к себе сыном? – недоверчиво уточнил Ёжик.

– Конечно! – воскликнула Лисонька. – Прям сейчас и возьму. Сейчас обедать будем. Мой миленький! Мой молочненький! Мой душистенький!

Понравилось это Тошке. Очень уж он проголодался.

* * *

Оставим же пока эту парочку наедине, а сами вернёмся к расстроенным папе и маме Ёжикам. Посидели они, погоревали, подождали, когда сын одумается и вернётся. Долго ждали. Не дождались. Делать нечего. Встали они и пошли горемычные на поиски своего непутёвого сыночка. Идут по лесу, друг дружку поддерживают и видят Зайчиху. Ежиха к ней бросилась:

– Милая Зайчиха, не видала ли ты сыночка нашего бедненького?

Рассказала им Зайчиха, как дело было, да и сама пошла с ними. Идут они уже втроём. Навстречу им Медведица.

– Медведица, матушка, – кричат они, – ни видала ли ты Ежоночка, сыночка нашего?

– Как же не видеть, – говорит Медведица. – Видела.

И, возмущенная, поведала она родителям Ёжика об их сыне. Всё им высказала, да вдруг увидела она, что Ёжики будто горем прибитые. Стыдно ей стало и жалко бедных.

– Ладно, – говорит она, – пойду с вами. Чем смогу, помогу.

И пошла со всеми на поиски. Идут они, вдруг видят: нора.

– Никак, лисья? – с трепетом шепчет Зайчиха.

Да и немудрено ей трепетать при одном только упоминании о столь страшном звере. Страшно, но делать нечего. Вдруг там Ежонок?! Да и Медведица с ними. Прислушались они. Слышат, голоса. А это Лиса с кем-то разговаривает. И тот неведомый тоненьким голоском ей отвечает. Они как раз об обеде разговаривали. Замерли все, слушают. А Лиса продолжает:

– Сейчас мы пообедаем. Сейчас… Сейчас…

Глаза её вспыхнули хищным светом, горят не хуже уличных фонарей, зубы сверкают, словно сотня остро отточенных ножей. Схватила она Ежонка. Вот-вот сейчас проглотит! Заверещал Тошка, ногами болтает. Кинулся папа Ёж на выручку сыну, вкатился огромным колючим шаром да под ноги лисе бросился. А она как взвоет, как подскочит, как бросится вон из своего жилища, да точно Зайчихе под лапы угодила. А Зайчиха не сплоховала: подпрыгнула и ударила что было сил задними лапами по разбойнице. Лиса со всего маху попала Медведице под горячую руку.
А рука, вернее, лапа у Медведицы будь здоров. Мало не покажется. Вот Лисе мало и не показалось. Так приложилась она по Лисоньке, что летела та без оглядки долго-долго. Не хуже, чем вороны летают, когда их застают на месте преступления.

* * *

А несчастный Тошка так и верещал без остановки, пока не разбудили его папа с мамой.

– Что с тобой, сыночек? Что с тобой? – спрашивали встревоженные родители.

– Мамочка! – в слезах лепетал Ёжик. – Папочка! Я больше так никогда не буду! Никогда!

– Да чего не будешь-то? – улыбаются родители.

– Называть вас колючими и обижать вас.

* * *

Вот и всё. А сон этот Тошка навсегда запомнил, вырос, и детям и внукам своим рассказал, чтобы ошибок его не совершали.

Светлана Ясевич